В 13 лет я была на удивление безобразным ребенком: очень худой покрытый прыщами червяк с большой башкой и кривыми-кривыми зубами. Моя мама меня сторонилась и весь пубертатный период старалась держать меня как можно дальше от родственников и знакомых, на все лето отправляла меня в пионерлагерь .

Пионерский лагерь состоял из бараков с детьми, домика дирекции и четырех туалетов. Туалеты состояли из кирпичной коробки, ямы, закрывающего эту яму деревянного настила с дырками, и говна с хлоркой . Говно с хлоркой воняли, поэтому туалеты предусмотрительно строили как можно дальше от жилых зданий и обсаживали их кустами .

Девчонки долгое время думали, что я мальчишка... В общем, со мной не хотели дружить. В ту роковую ночь полуночный понос стал моим единственным спутником. Поносил весь лагерь: незрелые фрукты, немытые руки повара и всякое говно, которое жрали пионеры с голодухи, делали свое черное дело. Дырки в туалете были обосраны расстроенными желудками 400 человек и девчонки ходили срать парами: одна гадит, другая светит фонариком, чтоб первая не вляпалась в продукты распада предшественниц. Мне никто не хотел светить фонарем, поэтому в ту ночь я высирала солянку в гордом одиночестве; в блеклом свете фонаря были видны только очертания, и, сидя над дырой, я смирилась с тем , что уже вляпалась в чье-то скользкое дерьмо.

Вдруг какая-то тень метнулась прямо на меня, я заорала, круто дернула неустойчивым корпусом , ноги проехались по чьему-то дерьму и я вошла в дырку как хорошо смазанная гильза. Чёрт! Летучая мышь загнала меня по пояс в кучу говна, над головой смутно виднелось очко, если кто-нибудь сейчас придет срать, то положение мое сильно ухудшится. Надо выбираться!

Через час, потея и шепотом матерясь, я дотянулась до дырки руками: это, бля, было очень сложно - все твердые опоры были слизкими, как сопли! Ухватившись за края дыры, я подтянулась и высунула голову: от свежего воздуха закружилась голова и я удержалась на с трудом доставшихся позициях только волей к победе. Подтянулась еще и оперлась на локти: нужно за что-то ухватиться, чтоб не соскользнуть. Все кругом было склизким, ухватиться можно было только за поперечную деревянную палку в полуметре от меня, я с нечеловеческими усилиями пыталась до нее дотянуться, шипя от натуги:

- Ну! Иди же сюда! Дай, я до тебя дотянусь!..

Вдруг меня ослепила яркая вспышка света, потом какой-то не то всхлип, не то стон, и глухой стук - я испугалась и... скатилась обратно. Еще полчаса - и я снова над очком. Так. Тянемся... Все. Я схватилась за балку и вылезла на бетонный пол чуть дыша от радости. Отдышавшись, решила идти к реке отмываться.

Метрах в трех от тубзика лежал директор, рядом с ним лежал разбитый фонарик – подох что ли? Я побрела на речку, отдраилась как сумела, а потом кликнула людей: может и не отбросил копыта еще, спасти можно .

Утром нам сообщили, что у директора случился удар, вернулся в лагерь он только под конец смены. Разговаривать он не мог, сидел весь день на веранде и ему нравилось, когда к нему приходили дети. Я проведывала его частенько, он меня как-то по особенному любил - ведь именно я тогда позвала к нему людей.

На следующий год мы узнали, что перед самой смертью директор ненадолго пришел в себя. Он сказал, что в ту ночь он обходил территорию лагеря, случайно услышал странное пыхтение в сортире и открыл дверь.

На него из зловонного очка лез мерзкий говняный лупоглазый глист, тянул к нему клешни и шипел:

- Ну-у-у... Иди же сюда-а... Дай, я до тебя дотянуссссь!..

За лупоглазую обидно, безусловно...

(с) Дуня Нефигаблина.