От пасхальной недели оставались, огарком, всего лишь сутки. Полуголодные женщины уже и не чаяли отведать крашеных яичек и свяченых пасочек. Как вдруг – о, небо! – благой вестью по зоне пронеслось: - Батюшки-и-и! Батюшки приехали!

И рванула пёстроплаточная толпа к клубу. И возвела к размалеванному потолку многотысячные очи. И застыла в благоговейном ожидании.

- СЕстры мои, - трубным голосом возвестил дьякон, - помолимся в Светлый праздник Пасхи за Сына Божьего – Иисуса Христа.

СЕстры в едином порыве перекрестились. И ангелы от умиления заплакали. Верят сЕстры. Верят. Значит, не все еще потеряно. И грешные души их еще можно спасти. Аминь.

На десятой минуте службы затуманенные чифирем взоры от Всевышнего обратились к мирской суете: на сцену вносили коробки с яствами. Полупустые желудки, приглушая баритон батюшки, зычно заурчали.

Их было двое. Молоденький, с редкой бородкой, в светском костюме, окаменело, стоял в сторонке. В одной руке держал дипломат, а второй, поблескивая золотыми часами, изредка осенял себя крестом. Потому как часто бросал беглый взгляд на входные двери, он явно чувствовал себя неуютно. Второй же, постарше да поопытнее, вел службу «с чувством, с толком, с расстановкой». Да и вид у него соответствовал сану. Темная длинная ряса обтягивала выпирающий живот, над которым, как над Голгофой, величественно возвышался золотой крест.

- 585 проба. Килограмм на пять тянет, - со знанием дела прошептала одна из сестер.
- Глаза разуй! Одна желтизна . 958-ая или подделка.
- У них подделок нет. П@здила – знаю.
Невпопад встрял чей-то голос: - А когда яйца раздавать-то будут?
- Тебе? Лет через пять. Потом хоть мни, хоть лижи, хоть до раны прикладывай.

Сдавленный хохот отвлек от службы окончательно. И уже шептался весь зал, сглатывая слюну в предвкушении. Настроение было приподнятое. Еще бы – многие яиц не едали с прошлой Пасхи. Червивая каша да плесневелый хлеб, соевый суп да килька в томате – весь разносол колонии общего режима.

- Сестры мои, выстройтесь в две шеренги, - прозвучала долгожданная команда. Паства послушно дрогнула. – Иичко и пасочка в одни руки. Думайте о ближних своих. Хватить должно всем. Аминь.

Молодой батюшка ловко открыл дипломат, и под равнодушные взгляды толпы стал извлекать оттуда крестики и иконки.

Пару минут сЕстры вели себя, как богобоязненные девственницы-послушницы. Но желудочный сок, сдобренный чифирем, помутил рассудок. Мысли о духовной пище в одночасье сменились мыслями о хлебе насущном. Задние ряды неистово надавили на передние. И вот уже не две, а с десяток шеренг рьяно вырывали из рук батюшки яички и паски. «Да не отсохнет рука дающего» - взмолился служитель, опасно качаясь на краешке сцены.

Неожиданно, под шумок, ушлые «шестерки» блатных принялись резво выносить коробки через черный ход. Рокот голосов перешел в рев. Стены дрогнули и стряхнули с себя штукатурку. Сдержать толпу от праведного гнева уже не мог ни Бог, призывающий к смирению, ни дубачки, стреляющие в воздух. Живое торнадо накрыло сцену, погребя под собой молодого настоятеля с его дипломатом , золотыми часами и жиденькой бородкой вместе взятыми.

Спасти несчастного от неминуемой гибели удалось только Святому Духу. Отбежав от клуба метров на двести, служители застыли в растерянности. Пошептались и, грязные и растрепанные, неуверенно засеменили обратно.

- Сестры, - жалобно обратились к втискивающимся в узкие двери осужденным, - Христа ради верните дипломат.

Смерив их недобрым взглядом, сЕсры ответствовали: - Шли бы вы, батюшки, отсюда, по-добру по-здорову. А то ведь, грешным делом, и без собственных яиц останетесь…

Ангелы, густо покраснев, прикрыли уши.