Я уже не могу сказать тебе «здравствуй»… В этом мире еще есть много чего невозможного.

На моем автоответчике еще живет твой задорный голос:
- Добрый вечер, Иван. Вас беспокоят из приемной Антонины Бабосюк. Антонина Викторовна приглашает Вас завтра к 19 часам на оргию…
Ну да, ты же знаешь, что я ее хочу.

Не поднимается рука стереть. А слышать больно – это прошлое, которого не вернешь…

В предпоследний день зимы мы с тобой устроили очередные «проводы морозов».
- Давай я куплю выпить, а ты, Вань, с закуской там что-нибудь организуй… У тебя это здорово получается… Чего ты будешь?
- Чего? А вот перцовку буду!
По характерному сопению в трубке я уже знаю, что ты сейчас скажешь. Слегка обиженным голосом:
- А я… я бу-уду пить во-одку…
Сколько у нас с тобой было уже таких «холостяцких» посиделок… Мои вкусы к напиткам всегда изменялись по настроению: коньяк, шабли, монтраше, бордо, кальвадос… Ты был постоянен, как базальтовая скала: «А я…во-одку…»

Я и сам знаю, что с закуской у меня все здорово. И уже наизусть знаю, где у тебя на кухне лежат ножи, доски, салфетки… И привычными движениями раскладываю продуктовую «икебану» на тарелках, загрузив манты в аэрогриль.

Ты как всегда собран, весел, подшучиваешь. Разве что насморк одолел, да поясница пошаливает. Давай, не прыгай тут, садись, на капли – залей в нос…

К половине третьей бутылки ты приляжешь на диван в позе римского патриция, подперев голову и мечтательно глядя куда-то вверх… Послезавтра приедет твоя подруга, устроит тебе масленицу. Видимо, ты в предвкушении.

Поняв, что если сейчас «еще по 150 – и все!», то мне действительно будет «все», я встаю, двигаясь к коридору. Лежи, лежи – поясница-то болит. Здесь обнимемся. Я дорогу найду. Щелкнул замок входной двери. Из комнаты под мерное урчание телевизора ты кричишь мне:
- Ваня, спасибо!
- На здоровье.
Я сбегаю по лестнице. Я больше никогда не переступлю порог твоей квартиры… Слава Богу, что ни ты, ни я об этом не знаем…

Почти пять лет тому назад я, прочитав здесь твой очередной шедевр, рискнул написать тебе в личку. Ты ответил сразу. Надвигалось пятилетие форума, мы договорились познакомиться на праздновании. Подумав несколько минут я написал тебе еще – одновременно получив письмо от тебя. Содержание наших «мессаджей» было одинаковым почти до запятой: «А, собственно, какого черта ждать пятилетия?»

Я смотрел сквозь широкую витрину японского ресторана на Пресне, потягивал зеленый чай. Пытался по твоему молодому голосу в трубке мысленно набросать твой портрет. Заранее зная, что это – бесполезно.
- Добрый вечер, Ваня!
Мои глаза уткнулись в твою гавайскую рубашку, медленно поползли вверх… Запрокинул голову… Учитывая специфику места наша первая встреча была похожа на ужин признанного мастера сумо с относительно юным адептом сего боевого искусства. Тебе не хватало лишь кимоно, деревянных сандалий-колодок на ногах, да колечка, свернутого из волос на затылке…

Это бывает крайне редко. У нас с тобой – получилось. Встав через пару часов из-за столика мы поймали ощущение, что знаем друг друга со школьной скамьи. Или, по крайней мере, со студенческой.

Ты с тех пор и представлялся мне эдаким самураем. Одетым в жесткие доспехи жизненного опыта, надвинувшим на глаза тяжелый шлем бойца с жизненными невзгодами, обнажившим отточенный меч холодного цинизма в отношениях с женщинами, забавы ради провоцирующий форум своими эссе по поводу «самок», «дырок», «студенток»… Наверное, ты бы и остался в моей памяти таким, но…

Но мы подружились. И очень быстро настало время, когда «латы» можно было снять. И быть самими собой. И передо мной сидел не образ, не маска, но живой человек – тонко чувствующий, ранимый, глубоко в себе затаивший горечь неудач, которые в жизни каждого неизбежны, увы… Да и я с тобой не стеснялся ничего. Ты был старше, опытнее, помогал мне, знал ответы на многие вопросы. Но никогда не боялся признаться мне, если ответов ты не знал. Ты был закрыт для «общества». Но открыт для меня. Наверное я из тех очень немногих, перед которыми открывалась дверь твоей квартиры, твоей «крепости». Открывалась всегда… И, возможно, я единственный, кому в один из наших вечеров ты не побоялся показать слезы в твоих глазах.

Поэтому, когда недавно ты позвонил мне в то утро, когда небо расчистилось от надоевших облаков и солнце нещадно жарило сугробы… И сказал, что все надоело, что не видишь больше ни целей, ни смысла в этой жизни, ни себя в этом сволочном мире, и сейчас… Я запер кабинет, чтобы никто не мешал. Забил на все дела, встречи, совещания. Мы больше часа говорили. Обо всем. И о смысле и целях в жизни. И о любви. Отлегло. Ты убрал винтовку обратно в шкаф.

Мне жаль, что сейчас уже можно об этом рассказать…

Жизнь здесь будет продолжаться. И все что должно быть – будет. Но все будет уже не так.

Сорок дней придется как раз на Пасху. Поэтому я надеюсь, что в честь этого тебя не вернут сюда, где душа постоянно мучается – от страха смерти, от неудовлетворенности, предательств, неразделенных чувств… Сюда, в ад. И ты останешься в том мире. Где все хорошо. Всегда.

Ты не сможешь прочитать эти строки. Может, теперь ты можешь читать мысли? Помнишь, чем заканчивается фильм «Чем заняться мертвецу в Денвере»? Друзья хотели провернуть дело. Один из них хотел на вырученные деньги купить белую яхту. Не вышло. Все погибли. Но на том свете все встречаются на палубе белой сверкающей яхты, сидят, выпивают…

Рано или поздно (у нас с тобой теперь время бежит по-разному) мы все, кто помнит тебя, встретимся с тобой. И пока есть время – «построй» команду на белой яхте. И загрузи бутылки в холодильник. Мы сядем с тобой на палубе, развалившись в шезлонгах, яхту чуть качнут волны, к нам подойдет стюард в белоснежной форме…
- Могу ли я предложить вам что-нибудь из напитков, господа?
И ты упрешься в колени руками, повернешь голову, посмотришь на него исподлобья, хмыкнешь и прогудишь:
- Я бу-уду пить во-одку…

Прощай, Серега…