Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными,
нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и
потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все
женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и
опустился на стул рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала
немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый .вид девицы из порядочного
дома.
- Здравствуйте, барышня-, - сказал он.
- Здравствуйте, - отрывисто ответила Люба.
- Как вы поживаете?
- Спасибо, благодарю вас. Угостите покурить.
- Извините - некурящий.
- Вот так-так. Мужчина и вдруг не курит. Ну так угостите лафитом с
лимонадом. Ужас как люблю лафит с лимонадом.
Он промолчал.
- У, какой скупой, папашка! Вы где это служите? Вы - чиновники?
- Нет, я учитель. Учу немецкому языку.
- А я вас где-то видела, папочка. Ваша физиономия мне знакома. Где я с
вами встречалась?
- Ну уж не знаю, право. На улице разве.
- Л1ожет быть, и на улице... Вы хотя бы апельсином угостили. Можно
спросить апельсин?
Он опять замолчал, озираясь кругом. Лицо у него заблестело, и прыщи на
лбу стали красными. Он медленно оценивал всех женщин, выбирая себе
подходящую и в то же время стесняясь своим молчанием. Говорить было совсем
не о чем; кроме того, равнодушная назойливость Любы раздражала его. Ему
нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, -
решал он в уме, - она очень холодна в любви, как все полные женщины, и к
тому же некрасива лицом. Возбуждала его также и Вера своим видом мальчишки и
крепкими ляжками, плотно охваченными белым трико, и Беленькая Маня, так
похожая на невинную гимназистку, и Женя со своим энергичным, смуглым,
красивым лицом. Одну минуту он совсем уж было остановился на Жене, но только
дернулся на стуле и не решился: по ее развязному, недоступному и небрежному
виду и по тому, как она искренно не обращала на него никакого внимания, он
догадывался, что она - самая избалованная среди всех девиц заведения,
привыкшая, чтобы на нее посетители шире тратились, чем на других. А педагог
был человек расчетливый, обремененный большим семейством и истощенной,
исковерканной его мужской требовательностью женой, страдавшей множеством
женских болезней. Преподавая в женской гимназии и в институте, он постоянно
жил в каком-то тайном сладострастном бреду, и только немецкая выдержка,
скупость и трусость помогали ему держать в узде свою вечно возбужденную
похоть. Но раза два-три в год он с невероятными лишениями выкраивал из
своего нищенского бюджета пять или десять рублей, отказывая себе в любимой
вечерней кружке пива и выгадывая на конках, для чего ему приходилось делать
громадные концы по городу пешком. Эти деньги он отделял на женщин и тратил
'их медленно, со вкусом, стараясь как можно более продлить и удешевить
наслаждение. И за свои деньги он хотел очень многого, почти невозможного:
его -немецкая сентиментальная душа смутно жаждала невинности, робости,
поэзии в белокуром образе Гретхен, но, как мужчина, он мечтал, хотел и
требовал, чтобы его ласки приводили женщину в восторг, и трепет, и в сладкое
изнеможение.

(отсюда: http://www.world-art.ru/lyric/lyric_alltext.php?id=2227)